Неточные совпадения
К концу тяжелой
эпохи, из которой Россия выходит теперь, когда все было прибито к земле, одна официальная низость громко говорила,
литература была приостановлена и вместо науки преподавали теорию рабства, ценсура качала головой, читая притчи Христа, и вымарывала басни Крылова, — в то время, встречая Грановского на кафедре, становилось легче на душе. «Не все еще погибло, если он продолжает свою речь», — думал каждый и свободнее дышал.
А. Белый характерен для разных течений начала века, потому что он не мог оставаться в чистой
литературе и в эстетическом сознании, его символизм носил мистический и оккультический характер, он отражал все духовные настроения и искания
эпохи.
Единственное, что верно, так это существование подпочвенной связи между дионисической революционной стихией
эпохи и дионисическими течениями в
литературе.
Славянофилы не поняли неизбежности реформы Петра для самой миссии России в мире, не хотели признать, что лишь в петровскую
эпоху стали возможны в России мысль и слово, и мысль самих славянофилов, стала возможна и великая русская
литература.
Таким образом, служа полнейшими представителями высшей степени человеческого сознания в известную
эпоху и с этой высоты обозревая жизнь людей и природы и рисуя ее перед нами, они возвышались над служебного ролью
литературы и становились в ряд исторических деятелей, способствовавших человечеству в яснейшем сознании его живых сил и естественных наклонностей.
Конечно, Гёте недосягаемо выше школьной односторонности: мы доселе стоим перед его грозной и величественной тенью с глубоким удивлением, с тем удивлением, с которым останавливаемся перед Лукзорским обелиском — великим памятником какой-то иной
эпохи, великой, но прошлой [Не помню, в какой-то, недавно вышедшей в Германии, брошюре было сказано: «В 1832 году, в том замечательном году, когда умер последний могиканин нашей великой
литературы».
Эпоха неестественного классицизма и галломании, на время прикрывшая национальные элементы, не могла произвести важного влияния: эта
литература не имела отголоска в народе.
Смотря на эту сильную, настойчивую борьбу с главнейшими недостатками
эпохи, нельзя с сожалением не припомнить нашей
литературы последнего времени, которая большею частию сражается с призраками и бросает слова свои на воздух, которая осмеливается нападать только на то, что не простирается за пределы какого-нибудь очень тесного кружка или что давно уже осмеяно и оставлено самим обществом.
В прежнее время целыми годами ожесточенных битв нужно было критике Белинского отстаивать право
литературы обличать жизненные пошлости. Ныне никто относительно этого права не имеет ни малейшего сомнения; а деятели прошедшей
эпохи опять выступают с трескучими фразами q пользе и правах обличительной
литературы.
Все в один голос осыпали меня насмешливыми поздравлениями, что «нашелся еще такой же урод, как я и профессор Городчанинов, лишенный от природы вкуса и чувства к прекрасному, который ненавидит Карамзина и ругает
эпоху, произведенную им в
литературе; закоснелый славяноросс, старовер и гасильник, который осмелился напечатать свои старозаветные остроты и насмешки, и над кем же?
С
эпохи Ренессанса люди начали думать, что мысль, знание, наука и
литература, печатание книг имеют огромное, главенствующее значение.
Спенсер о парижских позитивистах меня совсем не расспрашивал, не говорил и о лондонских верующих. Свой позитивизм он считал вполне самобытным и свою систему наук ставил, кажется, выше контовской. Мои парижские единомышленники относились к нему, конечно, с оговорками, но признавали в нем огромный обобщающийум — первый в ту
эпоху во всей философской
литературе. Не обмолвился Спенсер ничем и о немцах, о тогдашних профессорах философии, и в лагере метафизиков, и в лагере сторонников механической теории мира.
Передо мною в его лице стояла целая
эпоха, и он был одним из ее типичнейших представителей: настоящий самородок из провинциально-помещичьего быта, без всяких заграничных влияний, полный всяких чисто российских черт антикультурного свойства, но все-таки талантом, умом и преданностью
литературе, как высшему, что создала русская жизнь, поднявшийся до значительного уровня.
Проезжали Нижним и другие более крупные величины и по тому времени, и для всех
эпох развития русской
литературы.
Лично я познакомился с ним впервые на каком-то масленичном пикнике по подписке в заведении Излера. Он оказался добродушным малым, не без начитанности, с высокими идеалами по части театра и
литературы. Как товарища — его любили. Для меня он был типичным представителем николаевской
эпохи, когда известные ученики Театрального училища выходили оттуда с искренней любовью к"просвещению"и сами себя развивали впоследствии.
Одновременно со мною не было ни одного пишущего русского. И
литература наша об Испании была"никакая", за исключением боткинских писем, но они были уже из совсем другой
эпохи.
От него пахнули на меня разом несколько изящных
литератур и несколько
эпох.
Если вы и встретите литератора, бойко говорящего с вами о разных
эпохах из истории иностранных
литератур, то поверьте, он это вычитал в последнее время в популярных обозрениях и книгах.
Это была счастливая
эпоха, когда именно мало занимались
литературой, а просто жили, — и жизнь создавала произведения, отражавшие ее».
Воля русского народа есть воля тысячелетнего народа, который через Владимира Св. принял христианство, который собирал Россию при Великих Князьях Московских, который нашел выход из смутной
эпохи, прорубил окно в Европу при Петре Великом, который выдвинул великих святых и подвижников и чтил их, создал великое государство и культуру, великую русскую
литературу.